| Епископ Василий (Родзянко)
Иже Тебе ради богоотец пророк Давид песненно о Тебе провозгласи, величия тебе Сотворшему: предста Царица одесную Тебе. Тя бо Матерь, Ходатаицу живота показа, без отца из Тебе вочеловечитися Благоволивый Бог: да Свой паки обновит образ, истлевший страстьми, и заблуждшее горохищное обрет овча, на рамо восприим, к Отцу принесет, и Своему хотению, с Небесными соединит Силами, и спасет, Богородице, мир, Христос имеяй велию и богатую милость.
Воскресная стихира на "Господи, воззвах", глас 4-й.
Тема нашей сегодняшней беседы - "Горохищная Овча." Если наша
прошлая беседа говорила о пастырстве с точки зрения стада и пастыря,
который должен блюсти всё своё стадо, весь свой приход, всю общину
и что это есть образ Пресвятой Троицы, что это есть Церковь Бога
живого, то сегодня мы будем говорить об индивидуальном пастырстве.
Церковно-славянский перевод греческого термина очень своеобразный
- горохищная овча. Что это значит? Значит, что овца хищница?
Нет, скорее наоборот, что она попалась какому-то хищнику. Где?
В каких-то "хищных" горах. Потому что горы полны всяких зверей
и в том числе хищных. "Серый волк под горой," говорится
в детской сказке. Это и есть тема. Надо сказать, что евангельские
притчи Христовы все взяты из жизни человека на лоне природы и
самой природы. Природные образы взяты для того, чтобы легче понять
суть и смысл пастырства с людьми.
Понятие индивидуального пастырства это особая и очень важная
тема, потому что она имеет совершенно особый подход к человеку.
Само понятие овцы, заблудившейся в "хищных" горах, где каждый
поворот дороги, если вообще есть дорога, означает для этого одинокого
существа опасность для жизни. В то же самое время эта овца знает,
что она заблудилась, что она сбилась с дороги, что она отошла
от всех остальных и поэтому это для неё ужасно. Надо сказать,
что книга Нового Завета с исторической точки зрения и с точки
зрения исторической науки один из самых блестящих источников,
по которым можно увидеть жизнь и быт человека тех времён: как
рос Спаситель, в каких условиях и обстоятельствах. Можно себе
представить, как Иисус будучи мальчиком идёт с Матерью на этот
далёкий колодец, несёт воду. Назарет весь окружён высокими холмами,
горами. Гора, которую мы сегодня вспоминали, гора Преображения,
самая высокая около Назарета и в тех местах. Забраться туда это
не шутки. Я помню, как мы с нашими паломниками взбирались на эту
гору. Действительно эта гора открывает чисто житейские тайны той
жизни. И тут же неподалеку дальше - Капернаум, который совсем
близко от Галлилейского озера. Там замечательная гора, которая
называется гора Нагорной проповеди. Когда вы бываете там и знаете
Евангелие и всё описание, то действительно можно сказать, что
Палестина - это пятое Евангелие, там вы переживаете все эти события,
слова, все эти моменты. На этой горе и там внизу на озере, и только
что были они на лодке, и целую ночь ловили и не могли поймать
рыбу и потом Спаситель говорит: "закиньте здесь" (Лк. 5:4).
Они закинули и вдруг вытащили такое количество рыбы. Начали считать.
И подумать только - 153 рыбы! Такая подробность записана в Евангелии!
Евангелист говорит: "и при таком количестве рыбы не прорвалась
сеть" (Лк. 5:6). Значит сеть была не такая крепкая как у нас
сейчас. Этой сети можно было избежать несмотря на то, что можно
оказаться в ней. Несомненно бывали моменты, когда сеть разрывалась
и рыба уплывала. И такая горохищная овча удрала вот так, как рыба
хочет уплыть. Как каждый из нас хочет избавиться, когда что такое
общественное. И вот ушла она. И какой же результат? Она попала
в "хищные" горы. Вот представте себе эти горы и они - хищные.
Индивидуальное пастырство, как существовало тогда "оставляет
99 овец" (Лк. 15:4). Их было 100. Сотая ушла. Оставляет 99
овец по-видимому хорошей овчарке на попечение хищных, но тем ни
менее не опасных хищников, а наоборот, которых человек уже сумел
приручить и научить. И вот он идёт в горы искать сотую заблудившуюся
овцу, и находит где-то вдали действительно сбившуюся с дороги.
Он берёт её на плечи и несёт. Этот образ, о котором мы говорили
в прошлый раз - образ Христа с овцой на плечах, которыми полны
катакомбы Рима.
Можно себе представить простого пастуха, который по описанию
Христа (Он в детстве это видел) идёт в горы, находит эту овечку,
забившуюся где-то, испуганную, и несёт её на себе. Из всех ста
овец, единственная у него на плечах та, которая убежала, которой
нужна особая, индивидуальная забота. Вот это нельзя забывать никакому
пастырю, что он должен заботиться об отдельном человеке, а не
только о стаде в целом. И не случайно мы видим такие примеры из
святоотеческой литературы. Вот, если взять пятый век. Как учёные
утверждают окончательная редакция Дионисия Ареопагита, где он
рассказывает о своих молодых годах, его пастыре, которого он считал
своим старцем и руководителем - Иерофее. Интерестно, что там среди
этих имён есть имя Иакова и там сказано - Иаков брат Господень,
и Марк, Тимофей - всё это новозаветные имена из апостола Павла.
Пестрит этим Дионисий Ареопагит, хотя последняя редакция, действительно
пятого века, похожа во всяком случае по некоторым данным, которые
можно получить из этого. Действительно так. Но Боже мой, какая
это несправедливость назвать этого человека псевдо. По
счастью этого не сделала ни одна православная церковь, ни одна
православная школа, ни один православный учёный, насколько я знаю.
Во всяком случае я не слышал о таких. Это всё западные, либо католики,
либо протестанты, кого там только нет со времён реформации. И
этим они подрывают самую суть этого удивительного описания. Я
лично думаю, потому что эти имена упомянуты в такой форме и некоторые
вещи, которые явно являются продолжением беседы с апостолом Павлом,
там в Ареопаге, где он проходил и сказал "я проходил и осматривал
ваши святыни" (Дн. 17:23). Он не сказал в каком то противлении
им, наоборот, он хотел увидеть то доброе, что у них было: "проходя
и осматривая ваши святыни." Так тонко сказано. "Я заметил
один, на котором написано: "неведомому Богу." Вот этого Бога,
которого вы не зная, чтите, я проповедую вам." Самая блестящая
миссионерская проповедь когда-бы то ни была записана людьми. Обдуманная,
разумная, толковая, любящая, понимающая этих верующих и приводящая
их к Тому, Которым естественно можно заинтересоваться - Неведомый.
Почему Он Неведомый, в чём дело, кто? И когда начинаешь читать
беседу Иерофея, как это написано у Дионисия, с учениками, он же
ученик апостола Павла, он же приятель Тимофея, который тоже, как
известно был учеником апостола Павла. Он говорит о юноше Марке
о котором рассказывает Евангелие. И надо сказать, если взять все
эти описания: упоминание имён Дионисием, беседу Иерофея, потому
что в начале Иерофей беседует с ними и как замечательно он говорит,
почему Бог Неведомый, да вот почему - и расскрывает это. Это так
изумительно описано, это такое проникновение! Так трудно себе
представить, как мог Дионисий быть псевдо, т. е. фактически лгать?
Потому что это слово на латинском языке означает ложь. Мы совсем
иначе подходим к этому. Мы отдаём себе отчёт конечно, что наслоение
происходит, естественное, нелгущее, потому что в то время авторские
права не были защищены. Не было и понятия авторских прав не было,
хотя написано: "от Матфея" - проавтор указан. Но почему
сказано от Матфея пара это тоже надо подумать об этом.
Потому что это от него получено. Это не значит что он всё написал,
это от него получено, он источник. Вот так конечно и Дионисий
- источник всего этого. Редакторы, которые переписывали или взять
просто даже переписчиков. Вот мы представляем себе летописец Нестор:
"и вот ещё одно последнее сказание и летопись окончена моя"
- сказание, откуда? Почему сказание? Сказано, рассказано, кем-то,
от кого-то. И вот такой летописец пишет Дионисия. Конечно он что-то
своё вложит туда, сам того и не думая, без всякой лжи. И это наслоение
идёт естественным путём и сколько этих авторов трудно сказать.
Может быть столько, сколько наслоений на луковице и даже больше.
И вот поэтому здесь кроется вся тайна индивидуального пастырства.
Иерофей имел личных учеников, и с Дионисием (из его книги) видно,
как он это всё описывает, что он говорил. У нас бы он написал
в кавычках, но в книге он пишет, что Иерофей говорил, это всё
сказал Иерофей. И вот этот рассказ, это сказание, записанное каким
то летописцем какая это красота, какая глубина, как замечательно
это открывает действительно подлинного Дионисия Ареопагита, его
идеи, его учение, его мысли и соборно при этом. Вот здесь индивидуализм
превращается в соборность и тут самое интересное то, что у нас
сейчас люди даже понять не могут как это так, потому что мы до
такой степени стали индивидуалистами в нашей западной цивиллизации,
именно западной. Когда приезжаешь в Москву, то там находишь всё
что угодно, вор на воре сидит - это верно, страшно, Бог знает
что, но у всех есть чувство общности. Индивидуализма нет и в помине,
кроме когда нужно урвать и соврать и т.д. Но это волки. Они были
всегда, они были и во времена Христа. Но вот это индивидуальное
пастырство - ученик и учитель: Иерофей и его ученики и отдельно
с каждым он беседует. То что потом появилось у нас в прошлом веке,
в оптинском старчестве и оптинских учителей. Самое блестящее описание
это конечно у Достоевского: Алёша Карамазов - ученик, старец Зосима
- учитель. Словом первый век. Вот так было в первом веке. Священник
всегда должен помнить, что есть конечно огромная пастырская обязанность
в отношении всего стада и этой общности о которой я упомянул.
Общность с одной стороны, а индивидуальное учительство с другой
стороны - старчество или называй как хочешь. Одно без другого
не возможно.
Если есть пастырство общинное, то оно должно состоять из личностей,
не индивидуумов, как на западе, не номеров, не статистики. Всё
это нужно для других целей, но не для пастырства. В пастырстве
это сочетание такое, как отдельная клетка в целом организме соборном.
Вот почему апостол Павел в первом веке говорит о Церкви как о
теле Христовом в целом, и о всех нас как органов тела. И если
бы он знал то, что знаем мы о современной биологии, несравненно
сказал бы и о клетках. Каждая клетка организма о которой мы так
хорошо теперь знаем, которые мы видим через микроскоп, живёт своей
жизнью, но она не может жить не будучи в целом - это идея апостола
Павла уже тогда. Он не знал тогда о нашей современной биологии,
абсолютно ничего не знал, но как верно тогда в первом веке он
это понял.
И когда видишь всё это, тогда действительно замечаешь этот удивительный
первый век и вообще первые века христианства. Христианство и смогло
победить язычество, потому что каждый учитель знал, что он сам
может оказаться такой горохищной овцой, и был ей. Достаточно почитать
Игнатия Антиохийского и посмотреть как он описывает себя самого,
и как он себя сравнивает с хлебом евхаристическим, и как этот
евхаристический хлеб он отдаёт зверю, чтобы распяться со Христом.
Он знает, что он сидит в тюрьме для того, чтобы его вывели из
клетки прямо в Колизей, и что он там будет съеден. Всё это там
переплетается: горохищная овча и горохищный учитель. Он учит их
как надо страдать за Христа, как надо умереть за Христа, как надо
стать подлинным апостолом показав на собственном примере. В святоотеческой
онтологии, если так её можно назвать, в сборнике всех святых отцов,
все описания Игнатия Богоносца такие потрясающие. Они открывают
суть жизни и смерти, которые он сам описывает: что с ним будет,
потому что он знает это и отдаёт единого себя, буквально отдаёт
себя целому, всей общине и остаётся потом на все века архиепископом
антиохийским, но и вселенским. "Вселенских святых святителей"
- читает диакон.
Говоря об индивидуальном пастырстве, я беру это слово потому
что это теперь такой "ходячий" термин. Но лучше сказать личное
пастырство, потому что здесь не столько вопрос в индивидууме,
сколько в личности. Действительно надо создавать личность христианина,
а не просто пешку какую-то. Это очень важно в сознании пастыря.
Чтобы не было даже никакого упоминания на какую-то нумерацию,
т.е. надо относиться к человеку, к личности, а не как к номеру.
Это нужно для учителя, чтобы знать сколько у него учеников, но
это не должно быть основным.
Личное и непосредственное творчество в создании личности - передать
личность личности, некий свой опыт передать юноше-ученику. Это
и есть о чём говорит наше пастырское богословие, о котором так
много говорит митрополит Антоний (Храповицкий). В его книге (Пастырское
Богословие) он говорит о личном отношении, и о целом, у него и
то и другое. Но я намеренно отделил одно от другого для лекции,
потому что это разные аспекты. И эти разные аспекты не должны
поглощать один другой. Общинность и троичность как образ несомненно
основа Церкви, и пастырь должен быть отцом, как образ Отца Небесного.
Молитва "Отче наш," когда она читается на литургии, она тоже превращается
в ощущение отцовства в служащем священнике, почему на особом месте
стоит первый священник, который служит литургию, он отец, хотя
в Евангелии сказано: "никого на земле не называйте себе отцом,
потому что один у вас Отец на Небе" (Мф. 23:9). Но надо понимать,
что это слово сказано не в буквальном понимании, а в переносном.
Если сказано: "один у вас Отец на Небе," то совершенно
ясно, что здесь отцовство не физическое, а духовное. И в этом
отношении, когда он говорит "не называйте себе отцом на земле"
имеется ввиду та духовная сторона, которая принадлежит только
Богу. Вот в каком смысле Христос сказал эти слова, но нигде и
никогда не было никакого запрета называть служащего священника
отцом и отсюда пошло это имя "отец."
Это отцовство - отеческое отношение, и сыновство - сыновнее отношение
в термине индивидуальном пастырстве не должно исчезать,
как это, увы, иногда бывает у нас. Мы должны стараться всегда,
всеми способами восстановить эти отношения. Они должны быть, и
пастырь должен быть всегда отцом, не просто потому что его так
называют - это не название, это гораздо глубже, больше. Он действительно
должен отцовски вести сына по-сыновьему.
Надо сказать, что сейчас горохищных овец статистически больше,
чем всех вместе взятых в одном стаде и это тоже нельзя забывать.
Каждый пастырь призван быть миссионером в том смысле, что он должен
когда-то и где-то оставить своё стадо 99 овец на попечение, иногда,
добрых собачек. Но самому идти и становиться отцом ищущего погибшего
сына.
Для человека, который даёт себе отчёт в ответственности перед
Богом за каждое своё чадо никогда нельзя забывать, что есть моменты,
когда нужно идти в эти "хищные" горы. В нашей жизни, конечно,
"хищные" горы не столько связаны с горными дорогами или каким-то
ни было уходом на сторону далече (Лк. 15:13). Другой аспект
в Евангелии - блудный сын. В духовном смысле тут и человек попавший
к какому-то волку, который захватил его и держит в своих лапах
- надо его от этого спасти. Тут тоже какой-то убежавший блудный
сын, который возвращается к своему отцу. Тут и другой сын, о котором
надо тоже позаботиться, потому что он оказывается даже хуже этого
блудного сына, когда он начинает спорить с отцом "что ты делаешь?
А я был здесь всегда с тобой, я добрый, я хороший" (Лк. 15:26-31)
и т.д. И такого надо научить уму разуму. В этом отношении отцовство
всегда имеет пример семейности - семейное отцовство. Каждый из
нас имел отца, каждый из нас был руководим отцом в той или иной
степени, каждый из нас знает что такое отец, каждый из нас знает
что такое семья, что такое дети и как это всё в жизни бывает и
как (кто-то из детей) уходит на сторону далечи, и как нужно
вернуть его назад, - вот всё это конечно отец. Священник должен
в себе иметь и никогда не забывать, что его проповедь не должна
удаляться от каждого человека в отдельности.
Надо сказать что эта "отдельность" должна быть такой, чтобы она
была незаметной ни одному, ни другому, ни людям вокруг. Потому
что отдельность есть уже начало отпадения. Надо так себя чувствовать,
что я принадлежу общему. Это сознание общности даже в кельи монаха,
такого монаха, как Серафим Саровский, который только в последние
семь лет открыл двери своей кельи, но открыл их для всех, буквально
для всех, для всей России. Никто, можно сказать, не был забыт.
Эта келья принимала всех. Очень интересно у Достоевского это сочетание
индивидуального пастырства старца Зосимы и Алёши, и всё остальное
связанное с этим, и стремление того же старца Зосимы спасти этого
непутёвого Димитрия и в спорах с Иваном, и в ужасах несчастного
выродка Смердякова-убийцы. Всюду здесь есть личный момент спасения.
Хоть как-то спасти каждого, но при этом всё, что описывает Достоевский
- келья старца, наполненная народом и когда читает отец, по-моему,
Паисий, Евангелие, там рассказ о свадьбе в Кане Галлилейской и
как описана эта свадьба, и как удивительно Достоевский понимает
это сочетание: Алеша стоит и слышит все эти слова и видит себя
самого на свадьбе - Христа Спасителя. И там много людей, и там
это единство, и в тоже самое время это он - это Алёша, никто другой,
и он описан именно лично, очень лично. И вот он выходит и бросается
на землю. Сейчас в Оптиной пустыни показывают место, которое Достоевский
изобразил: то место, на которое Алёша упал и целовал землю. Смысл
общности - мы все вместе!
Мне здесь хочется вам рассказать личный момент. Попросил меня
однажды или даже я сам попросил владыку Антония (Храповицкого),
который был, как известно, большой любитель и знаток Достоевского,
чтобы он мне что-нибудь сказал о Достоевском. Мне тогда было 18
лет. Он открывает как раз "Братьев Карамазовых" и говорит: "ну
вот почитай здесь - Кана Галлилейская." Я начинаю читать и
читаю всё это как там описано, а Антоний сидит и плачет. Сидит
и плачет. Как сейчас вижу его сидящего и плачущего. Потом он вдруг
поворачивается ко мне и говорит: "и этот дурак Михайловский
сказал, что Достоевский - жестокий талант." Это было очень
типично для Антония.
На этом я закончу.
Беседа 1998 года.
|
